Сигара и рояль. Глава 3. Беларусь, лето 1990 года.

Этот мужчина в элегантном тёмно-синем костюме приходил в ресторан по вечерам уже вторую неделю. И костюм, и подобранные в тон к нему сорочка и галстук в узкую полоску, были пошиты явно не на фабрике «Коминтерн» или «Знамя индустриализации». И стоили не одну сотню рублей. А то (что – скорее всего) и не рублей вовсе. Уж в чём, в чём, а в этом работницы ресторана «Журавушка» разбирались хорошо. А из этого следовало всего лишь два вывода. Он мог быть работником МИДа или Внешторга, либо – иностранцем. Причём, последнее было более вероятно, так как сотрудники выше упомянутых министерств данное предприятие общественного питания своим присутствием обычно не баловали.

К категории иностранцев, кстати, ресторанные дивы вполне могли отнести и уроженцев соседних Латвии и Литвы, к которым в Белоруссии давно привыкли. Однако в глубине души считали куда менее советскими, чем, к примеру, грузин или молдаван.

Мужчина обычно садился за маленький столик у окна, заказывал плотный ужин, сто граммов коньяка и сидел так до окончания смены у обслуживавшей эту часть зала официантки Наташи.

Потом ждал её недалеко от входа, успевая за это время купить где-то пять роз и выкурить пару сигарет. Завидев выходящую через служебный вход Наташу, отдавал ей цветы, брал за руку и они уходили в сторону ближайшей троллейбусной остановки. Подальше от чересчур любопытных глаз. Всё-таки «Моральный кодекс строителей коммунизма» пока ещё никто не отменял. Как и «Правила социалистического общежития». Со всеми вытекающими отсюда для их нарушителей последствиями.

В стране, где официально не было проституции, наркомании и многого другого, так «характерного» для «загнивающего» Запада, любые сомнительные (или кажущиеся таковыми начальству) связи могли принести массу неприятностей. Даже если это был мимолетный служебный или курортный роман. А почти ежедневное общение с представителем этого самого Запада, не говоря уж (стыд и позор!) об интиме, ещё лет пять-шесть назад вполне могло повлечь за собой уголовное наказание по политической статье. С отбытием на длительный срок во глубину сибирских руд. Конечно, сейчас в стране была гласность и перестройка, но бережёного, как говорится…

Наверное, благодаря предпринимаемым «мерам предосторожности», сторонний и не очень внимательный посетитель ресторана никогда не заподозрил бы наличие хоть мало-мальски близких отношений между одиноко сидящим за столиком хорошо одетым мужчиной (как, впрочем, и его иностранное подданство) и обслуживающей его каждый раз симпатичной официанткой. Собственно, большинство Наташиных коллег также пребывали в счастливом неведении. В курсе всего (или, точнее, многого) была лишь администратор Вероника Степановна, с которой у Наташи с первого дня работы установились доверительно-дружеские отношения.

Хотя для понимания того, что этот высокий, спортивного сложения, слегка рыжеволосый мужчина в полном расцвете сил (в районе 40 лет или чуть больше) является иностранцем, совсем не обязательно было привлекать знаменитых сыщиков или прикидывать в уме стоимость его гардероба. Достаточно всего лишь послушать, как он делает заказ. При этом Веронику Степановну, пару раз оказавшуюся в этот момент рядом, очень удивило одно обстоятельство, обычно не свойственное иностранцам, плохо говорящим на русском языке.

Герхард (Вероника знала от Наташи, как зовут этого «ромео») строил предложения практически безукоризненно, не ошибался во всех этих склонениях, спряжениях и прочих грамматических хитросплетениях, но говорил просто с жутким акцентом. Так, что слушатели часто скорее догадывались, о чём он говорит, нежели действительно понимали. И во многом только благодаря великолепной грамматике.          

Из Наташиных рассказов Вероника также знала, что живёт Герхард где-то на севере Германии. Он вырос в обеспеченной семье, получил хорошее образование. В последние годы работает менеджером по внешней торговле в какой-то крупной фирме.

- Понимаете, Вероника, - в отсутствие рядом других коллег Наташа называла непосредственное начальство по имени. – Он мне замуж выйти предлагает. И уехать с ним жить в Германию.

- А ты что? Ещё раздумываешь? Уж точно хуже не будет.

- Так-то оно так. Страшно мне почему-то. Всё-таки наши деды с ними воевали. И прадеды – тоже. Как я там жить буду. Чужая страна, чужой язык, и отношения в семье наверняка иные. Хотя Герхард и говорит, что к белорусским женщинам у него особая любовь. Только не объясняет, почему. Но утверждает, что не только из-за смазливого личика или точёной фигурки.

При последних словах молодой женщины Вероника невольно улыбнулась. Ещё не отмечавшая свое тридцатилетие Наташа действительно могла привлечь внимание мужчин. Среднего роста зелёноглазая блондинка с улыбчивым лицом и очень женственной  фигурой редкого посетителя противоположного пола оставляла равнодушным. А вот личная жизнь как-то не заладилась…

Наташа вышла замуж ещё в училище. Через год родила дочку. А ещё через два развелась с мужем, который реагировал на её работу официанткой в одном из лучших ресторанов города, как она сама говорила: «весьма специфически».

Он не поднимал на жену руку и, даже, почти не повышал голоса, но всем своим видом выражал, если можно так сказать, брезгливое презрение к её профессии.

- Ты просто обслуга для тех, у кого завёлся лишний рубль в кошельке, - часто выговаривал он Наташе менторским тоном. – И чаевые тебе дают за то, что перед ними на задних лапках бегаешь. А кто-нибудь, может, ещё и рукам волю дает. А ты всё молча терпишь.

Поначалу Наташа старалась не замечать его почти каждодневного брюзжания. Тем более что какой-то вины за собой не чувствовала. Работа ей нравилась, а так не нравившиеся мужу чаевые были ощутимой прибавкой к очень скромной официальной зарплате. И – совсем не лишними в семейном бюджете.

Что же касаемо его намёков о доступности представительниц её профессии для ухаживаний (и не только) клиентов, то тут «дорогой» супруг был, конечно, прав. Правда, чисто теоретически. В том смысле, что к Наташе это не имело отношения. Нет, она, естественно, была на работе не слепая и не глухая. И прекрасно видела, как обращаются клиенты с некоторыми из её коллег. И обнимут вроде бы случайно, и чаевые, на которые можно бутылку шампанского купить, оставят якобы спьяну. А потом ждут в такси у входа в ресторан после окончания смены.

Всё это Наташа хорошо знала и никого не осуждала. У каждого своя жизнь и человек волен ей распоряжаться так, как считает нужным. Она иногда задавала себе вопрос, а как бы сама поступила, если бы её кто-то вот так же «случайно» приласкал. И не находила однозначного ответа. Тем более что, сколько не рассуждай теоретически, а на практике всё может быть по-другому. А вот этой самой практики судьба ей, к счастью, и не предлагала.

И только совсем недавно, уже спустя довольно много времени после развода с мужем, Наташа как-то сформулировала для себя нехитрую аксиому. Дескать, мужчины тоже далеко не все такие «донжуаны» и кобели, как их часто пытаются представить. И прекрасно чувствуют, кому из женщин (в данном случае – Наташиных коллег-официанток) можно положить руку на ту или иную округлость, а кому – не следует. Или пригласить после работы к себе домой на «чашечку» вечернего чая с коньяком. Вполне естественно перетекающего в утренний совместный завтрак. Короче говоря, есть женщины для плотских утех, и есть – для восхищения и преклонения.

«Не исключающего, правда, в перспективе этих самых утех», - тут же мысленно добавляла Наташа. Чего уж себя-то обманывать. Все мы люди, и ничто человеческое нам… Ещё как не чуждо! Только почему-то всё равно не хочется размениваться по мелочам.

В общем, когда Герхард впервые дождался её с букетом роз после работы, Наташа с большим трудом удержала на месте грозившую отвиснуть челюсть. Зато широко раскрытые от удивления глаза легко выдали всю гамму охвативших её чувств.

Во-первых, цветы. Наташе их дарил мужчина второй раз в жизни. А, точнее – в первый. Потому что букет от жениха в день свадьбы был скорее данью традиции. Частью сложившегося свадебного ритуала. Потом, разумеется, были цветы от подруг или коллег в день рождения, но чтобы вот так, от совершенно незнакомого мужчины…

Да к тому же – иностранца. Жителя далекой (не по расстоянию, конечно) и, в общем-то, чужой для неё Западной Европы. Ещё принимая у него заказ, Наташа подумала, что так может говорить по-русски только человек, хорошо и долго учивший когда-то язык, но потом не часто на нём говоривший. И это тоже не могло не заинтриговать молодую женщину. Уже готовую было поставить этакий жирный крест на своей личной жизни.

Нет, Наташа не впадала пока в ужас, глядя на свое изображение в зеркале. И очень надеялась, что так будет ещё довольно долго. И частенько ловила на себе весьма красноречивые мужские взгляды. Как на работе, так и на улице.

Но дочка росла и требовала к себе всё больше внимания. Да и денег. Наташа очень не хотела её в чём-то ущемлять. Хотя и потакать любым капризам тоже не собиралась.

Как бы то ни было, вскоре после развода её жизнь обрела некую стабильность, иногда граничащую, увы, с однообразностью. Работа, дом. Отвести-забрать дочку из садика. Погулять с ней. В отпуск съездить вдвоём к родителям.

Вот и весь нехитрый перечень. Личной, или, как стало модно говорить в последнее время, сексуальной жизни в этом списке места не находилось. Любые мимолётные знакомства Наташа отметала с порога, а что-нибудь серьёзное… Как говорится: а где возьмёшь?

К тому же, объявленная пять лет назад перестройка активно набирала обороты и, судя по всему, явно выходила из-под контроля своих отцов-основателей. Может быть, если бы Горбачев и компания сначала хоть немного упорядочили и подлатали экономику, а лишь потом дали возможность говорить всё, что угодно (и – всем!), жизнь в стране пошла по-другому. А так, за всеобщей говорильней всё чётче проглядывали признаки скорого краха. В зародившемся же и бурно развивающемся кооперативном движении Наташа себя не представляла. Для того чтобы чего-то достичь, нужно было первое время работать чуть ли не по двадцать четыре часа в сутки. Да ещё и мотаться в другие города, а то – и страны. И стартовый капитал тоже был необходим.

А у Наташи не было на всё это ни сил, ни времени, ни желания. Ни денег. Тем более что расставаться с дочкой надолго она не хотела. Даже когда та гостила у бабушки с дедушкой, Наташа чуть ли не каждый выходной спешила к ним. Или сама брала отпуск, чтобы не скучать в одиночестве.

И вдруг этот Герхард. Ещё неся ему заказ, Наташа случайно поймала его взгляд и внутренне вздрогнула. Нет, не от испуга или возмущения. Этот впервые севший за её столик мужчина, смотрел на подходившую к нему с подносом, заставленным заказанными блюдами, привлекательную официантку со странной смесью изумления и восторга. Как будто вдруг увидел что-то такое, о чём давно мечтал, но уже потерял всякую надежду найти.

В тот первый вечер, подарив Наташе цветы, Герхард смущенно попросил уделить ему хотя бы несколько минут. Она, конечно, торопилась после работы домой, к дочке, но отказать почему-то не смогла. К тому же, дочка уже, наверняка, смотрела не первый сон, уложенная спать заботливой соседкой.

Вот уж с кем Наташе несказанно повезло. Она не могла себе даже представить, чтобы делала без неё. Отдавать дочурку в круглосуточный садик Наташа ни за что не хотела, но и терять работу тоже не согласилась бы. Пришлось бы, наверное, отвезти девочку к дедушке с бабушкой в другой город. А так всё решилось легко и просто. У соседки был запасной ключ от Наташиной квартиры и своя дочь-ровесница. Девочки вечером вместе играли, а потом расходились спать по своим кроваткам. Под бдительным присмотром одной мамы на двоих. Правда, когда у Наташи была возможность, она охотно брала миссию «многодетной» мамы на себя. Да и работала она, к счастью, через день. Только без привычных для всех двух в подряд выходных.

Одним словом, Наташа позволила себе в тот вечер пройти три троллейбусных остановки пешком.

С незнакомым мужчиной.

То есть, через десять минут она уже знала, как его зовут. Что живёт он с родителями в двухэтажном доме, построенном после войны на окраине небольшого городка на севере Нижней Саксонии. Работает на крупной фирме, имеющей давние и прочные интересы в Советском Союзе. И каждый день больше часа добирается на работу. А иногда ездит в заграничные командировки.

Год назад его фирма подписала крупный контракт на поставку оборудования нескольким белорусским заводам и вот он уже второй раз приезжает сюда в командировку. И, судя по всему, не в последний.

- Понимаете, Наташа, - Герхард говорил медленно, тщательно подбирая слова и как бы пробуя предварительно их на вкус. – Вы очень похожи на мою маму. Нет, не внешне: внешне вы абсолютно разные. Я даже не знаю, как это объяснить. Тем более, на русском. Я и на немецком вот так сразу вряд ли нашёл бы нужные слова. Вы не подумайте, я не ищу – как бы это точнее сказать – дорожных приключений. Можно, я буду приходить в ресторан каждый день, а после работы дарить вам розы?

Он был, пожалуй, лет на десять старше Наташи, а вел себя, как наивный школьник. И вряд ли это была игра. Прощаясь, Герхард чуть дольше необходимого задержал её руку в своей. Получилось это как-то очень по-книжному и одновременно настолько естественно, что Наташе вдруг остро захотелось увидеть его ещё.

- Только я работаю в ресторане через день, так что завтра у меня выходной, – крикнула она уже из салона троллейбуса.

В садике у дочки начинался период летних отпусков, и на завтра Наташа отвезла её к родителям.

А в следующий выходной (о чём договорились накануне) они долго бродили с Герхардом по старинному парку. Сидели у реки. Ели в кафе мороженое с шоколадом.

Лето было в разгаре. Стоящая уже второй месяц жара оставила свой след буквально везде. Листья на многих деревьях пожелтели и высохли. От асфальтовых дорожек шел некий специфический запах. Да и сам асфальт казался настолько мягким, будто готов был в следующее мгновение потечь, как жидкий шоколад.

В тени вековых дубов дышалось немного легче и Наташе не хотелось ни о чём серьёзном думать. И уж, тем более, анализировать свои поступки. Ей просто было хорошо сейчас. Гулять вот так по парку в свободное время вместе с понравившимся ей мужчиной, иногда ловя на себе откровенно завистливые взгляды встречных женщин: вон, мол, иностранца себе отхватила.

А в том, что они думали именно так, Наташа почему-то не сомневалась. Хотя Герхард одеждой или, допустим, походкой вроде бы и не отличался от окружающих. Да и говорили они друг с другом на русском языке. Как он говорил на русском, это была уже другая история. Но идущим навстречу или обгоняющим их прохожим это и не было слышно.

Однако было в его облике или манере держаться нечто неуловимое, что сразу же отличало Герхарда от местных жителей. И в первую очередь, наверное, отсутствие выражения постоянной озабоченности на лице. В какой-то момент Наташа поймала себя на мысли, что, даже идя рядом с ним, она, нет-нет, да и вспомнит о вечных проблемах на работе, о маленькой зарплате. Или о дочке, которая от неё сейчас за десятки километров.

Герхард же в эти минуты, безусловно, жил только их встречей. Где-то далеко остались производственные или финансовые вопросы, связанные с командировкой. Родители, которых он, судя по рассказам, очень любил и скучал вдали от них. Сейчас для него существовал только этот парк, скамейка на высоком берегу реки и очень понравившаяся женщина, задумчиво идущая рядом.

- Наташа, а почему вы так часто грустите? Или вспоминаете о чём-то неприятном? Вам не нравится гулять со мной?

- Да нет, Герхард, мне действительно очень хорошо с вами. Честно-честно. Просто, понимаете, у нас в жизни много трудностей. И о них думается иногда помимо воли.

Герхард остановился и робко взял Наташины руки в свои ладони. По телу женщины внезапно пробежала щемяще-тёплая волна. Черты только что нахмуренного лица разгладились, а в больших зелёных глазах на долю секунды промелькнули озорные искорки.

- Наташа! Любимая Наташа! Да забудьте вы хоть на время обо всех своих делах и заботах. Если вам действительно – как это правильно сказать по-русски – не очень скверно со мной, то отдохните. Отвлекитесь от всего остального. Я ведь тоже не всё время такой весёлый и беззаботный. Но, работа – это работа. И по родителям я уже соскучился. Они у меня очень хорошие и добрые. И мать, и отец. И уже не молодые. Отцу – восемьдесят второй год, а мама на три года младше. Они поженились после войны. Если по истории их встречи и дальнейшей жизни кто-нибудь снял художественный фильм, он имел бы большой успех. Только кому это надо. Вообще, это всё очень личное… А первая семья отца погибла во время бомбёжки…

- Да, та война всем принесла много бед. Но вы счастливый человек, Герхард! В нашей стране редко кто доживает до таких лет. Особенно пережив войну. Однако, молодой человек, не много ли вы себе позволяете? – женщина неожиданно сменила печальный тон на подчеркнуто-возмущённый. – С каких это пор я для вас стала уже любимой? Не слишком ли резво взялись вы за дело?

Герхард на мгновение покраснел, а потом расхохотался так громко, что в их сторону стали оборачиваться прохожие.

- Понимаете, Наташа, это всё мой русский. То есть, немецкий… В смысле, что думаю-то я всё равно на немецком. А, говоря на русском, как бы с него перевожу. В немецком языке, когда мы пишем официальные письма, в конце, перед подписью, всегда стоит фраза, которую дословно можно перевести, как «с дружеским приветом». А в частной (личной) переписке мы обычно используем обращение, которое на русском буквально означает «любимый», «любимая». Так мы обращаемся к родственникам, друзьям, давним знакомым, соседям. Только смысл в это обращение вкладывается чуточку иной.

- А, я поняла, - Наташа улыбнулась, - на русском в подобных случаях используют слово «дорогой». Не в смысле цены или стоимости, а в смысле определённой близости, доверительности взаимоотношений.

- То есть, я должен был сказать: «дорогая Наташа», а не «любимая».

- Да, Герхард, если только вы хотели подчеркнуть некое особое отношение ко мне, а не просто ради красного словца.

- А какого цвета, кроме красного, есть ещё слова в русском языке? И что означает: резво взялся за дело?

Теперь уже смеяться настала Наташина очередь. И Герхарду пришлось несколько минут терпеливо ждать, пока его спутница, наконец, хоть как-то успокоится, вытрет выступившие от смеха слёзы и сможет продолжать разговор.

- Это просто устоявшиеся выражения, доставшиеся нам из древнерусского языка, - продолжая ещё улыбаться, но с нотками строгой учительницы в голосе, начала объяснять Наташа. –  И «красный» в данном случае «переводится» как «красивый». А «резво» означает «быстро». Про лошадь обычно говорят, что она бежит резво. В смысле: быстро, легко, не уставая…

- Так что, я вам чем-то напоминаю лошадь?

Судя по всему, на этот раз Герхард действительно готов был обидеться. Наташа уже пожалела, что так глубоко забралась в эти лингвистические дебри. Нужно было срочно искать выход из щекотливой ситуации.

- Да нет же, что вы! Это просто такое выражение. Я ведь для вас тоже не любимая женщина. Но я же не возмущаюсь по этому поводу.

Уже возвращаясь домой в полупустом ночном троллейбусе, Наташа неожиданно поймала себя на мысли, что, наверное, и не возражала, если бы в будущем этот немного странный немец назвал её любимой. В полном и истинном смысле этого русского слова.